|
КАНДЕЛЬ
Больше тридцати лет прошло с тех пор, а все кажется, что все это было вчера.
Снежные холмы Подолии, белая пурга, бьющая в лицо, далекий в дымке тумана Аккерман, днестровский лед, румыны, снова лед, снова холмы и безостановочный девяностоверстный марш на северо-запад... Холод, гнилая кукуруза, подобранная на зимних пустых полях и, как на детской картинке, аккуратная немецкая колония с красными крышами и мирными дымками на берегу замерзшего озера... Кандель.
Мало кто знает о гибели на днестровской границе отряда генерала Васильева. Еще меньше знают о присутствии в нем 1-ой полуроты Одесского корпуса под командой отважного подполковника Рогойского. Существует несоответствующий действительности приказ русского военного агента в Бухаресте, генерала Геруа, в котором говорится о четырехстах кадетах. Это, слава Богу, ошибка! Что бы мы делали с малышами под пулями Котовского и в ледяных днестровских плавнях? Нет, нас было пятьдесят юношей и два офицера. 1-ый и 3-ий взводы 1-ой роты Одесского корпуса и два воспитателя. С нами же был ротный линейный значок вылинявшего синего цвета с нашитыми желтыми буквами: О.К.
Менее чем через три месяца после прорыва Конной армии Буденного в стыке Донской и Добровольческой армий у Касторной и поражения дроздовцев на Брянском направлении (октябрь-ноябрь 1919 года) белый фронт был окончательно разорван. Главная группа откатилась за Дон и Маныч, пытаясь организовать новую линию сопротивления на этих реках.
Отрезанные от нее слабые части Слащева (4-ая дивизия и донцы Медведева) ушли в Крым за перешеек. Киева черниговская группа генерала Бредова откатывалась от линии среднего Днепра в общем направлении Одесса - Николаев, не оказывая почти никакого сопротивления красным, несмотря на их относительную слабость (главные силы красных были на Дону) и недостаток настойчивости.
Сдача правобережной Украины и Новороссии была скорее результатом психологического развала и потери веры в себя, чем результатом военных действий. Красные просто шли по пятам частей Бредова, которые отходили от Днепра на юго-запад. Все же предполагалось защищать линию Вознесенск - Тирасполь, опираясь флангами на Днестр и Буг. Целью было сохранение предмостного укрепления в Новороссии, на чем давно настаивал Врангель (в это время находившийся «не у дел» в Крыму). Были отпущены большие средства для ведения работ по укреплению линии командующему войсками Новороссии генерал-лейтенанту Шилленгу. Средства были, но не оказалось ни рабочих рук, ни материала. Кое-какие инженеры нажились, представив свои проекты, но ни одного окопа не было вырыто. Тыловые части Бредова подтягивались понемногу в Одессу, куда стеклись тысячами беженцы и оторвавшиеся от своих частей военные. Город был переполнен лазаретами. Свирепствовал тиф, и начинался голод.
Несмотря на присутствие в Одессе пятнадцати тысяч офицеров, в распоряжении командования не было ни одной воинской части, мало кто верил в возможность защиты Одессы и большинство стремилось попасть на пароходы. Уезжали в Крым, к Слащеву, в Новороссийск, который был еще в глубоком тылу главных сил белых и даже в Константинополь. Не было человека, способного вдохнуть в эту деморализованную и потерявшую душу массу, железный дух времени кубанских походов. Честный, старый офицер, генерал Шиллинг, как и подавляюще большинство его сверстников, не мог понять гражданской войны и ее психологических законов, таких далеких от ясных слов Устава о внутренней службе. Не он один был не на месте. Старый Драгомиров был также растерян и также не понимал обстановки. И когда стало ясно, что эвакуировать нужно не только кадетский корпус и институт благородных девиц, но и лазареты, и команды, и Государственную стражу, и все войска Бредова с тыловыми частями, не говоря о гражданских беженцах, в Одессе, да и вообще на Черном море не оказалось ни необходимого тоннажа, ни угля для случайно застрявших в одесском порту пароходов.
20-го января генерал Бредов, узнав про положение в одесском порту и не найдя по дороге обещанных фортификаций, круто повернул с юго-западного направления на северо-западное, надеясь прорваться в Польшу, чтобы спасти, если не боевую силу (его ждало разоружение и интернирование); то хотя бы жизнь своих солдат. Этим маневром он обнажал Одессу со стороны Николаева и Вознесенска. Падение города становилось неминуемым, и оно произошло через пять дней. Начиная с 20-го, тыловые части Бредова начали спешно уходить на северо-запад в надежде догнать боевые части в районе Тирасполя и Раздельной. В городе формировались какие-то части полу партизанского типа с громкими названиями вроде «Отряда священного долга». Что-то формировал даже епископ Антоний и штатский Шульгин.
Директор Одесского корпуса, молодой полковник Военно-юридической академий Бернацкий, получил заверение генерала Шиллинга в том, что корпус будет эвакуирован во всяком случае вместе с Сергиевским артиллерийским училищем. Свое обещание генерал Шиллинг выполнил, и только неправильная оценка положения полковником Бернацким и, может быть, какие-то чисто житейские и обыденные причины, на него повлиявшие, привели корпус к гибели. Все эти дни корпус деятельно готовился к эвакуации. Заколачивали последние ящики, выдавалось на руки запасное белье, из наволочек шились вещевые мешки.
Одесский кадетский корпус был открыт в октябре 1919 года из вернувшихся из Туапсе кадров и кадет. 1-ая рота, часть кадет которой дралась в разных частях армии, была пополнена кадетами других корпусов, откомандированными из воинских частей для продолжения образования. (Так попал туда я сам и многие из тех, кто дрались под Канделем и позже вернулись в Крым).
Корпус был переполнен, особенно младшие роты. С полчанами и эвакуированными в декабре из Киева остатками Киевского корпуса, кирпично-красное здание на Большом Фонтане приютило до девятисот кадет. Цейхгаузы старших рот были давно разграблены, и, если 3-ья и 4-ая роты были одеты в кадетскую форму полностью, 2-ая уже подмешивала хаки к черному, а 1-ая была одета совершенно разношерстно. Кое-кто сохранил кадетское (чаще всего фуражку), большинство же ходило в английских френчах, солдатских гимнастерках всевозможных фасонов и цветов. Встречались даже крановые гусарские чикчиры. В декабре всем выдали мундиры, совершенно новенькие, вывезенные весной в Туапсе, и погоны защитного цвета с буквами О.К. Почти никто их, впрочем, не носил с молчаливого согласия командира 1-ой роты знаменитого полковника Самоцвета, или по-кадетски - Мотьки.
Кормили очень голодно, классы отапливали «буржуйками», а в спальнях царил ледяной холод. Занятие шли вяло. Свирепствовал сыпняк и возвратный тиф.
1-ая рота была вооружена новенькими русскими трехлинейками английского заказа и четырьмя пулеметами "льюис". Строевые занятие велись интенсивно всей ротой вечерами в натопленном зале перед статуей Суворова, и, несмотря на холод, голод и сыпняк, дух кадет был приподнятый, оптимистический. Как-то не верилось после летних побед, что дело Корнилова, Алексеева и Деникина было при смерти.
Сказал это в начале января перед строем сам Самоцвет. Весной, в уличных боях с петлюровцами он потерял двух сыновей. С тех пор он весь как-то осунулся, потускнел, хотя старался казаться прежним грозным и любимым «Мотькой». Он так и сказал: - Здесь, на юге России борьба кончается. Мы, временно, побеждены. Должно быть, корпус будет эвакуирован заграницу.
Через несколько дней эвакуация Одесского корпуса в королевство Сербов, Хорватов и Словен через Варну была официально объявлена, уроки прекратились, и корпус начал готовиться к скорому отъезду. Предполагалось взять все: цейхгаузы, библиотеку, физические кабинеты, даже посуду.
Эвакуация вначале не связывалась с общим военным положением, а являлась якобы мерой разгрузки голодающей Одессы и вообще юга России, находившегося в полной экономической разрухе, не позволявшей ведения нормальной школьной жизни. Это несколько успокоило кадет - пятнадцатый выпуск вернется в русские военные училища к лету. Как ни странно, так и случилось, хотя пятнадцатого выпуска официально и не было. Многие кадеты этого выпуска были откомандированы в Крым из Сараево после первого выпуска Русского кадетского корпуса в королевстве С.Х.С. Зато посуда и физические кабинеты остались в Одессе. Остались также три четверти кадет. Пролилась кровь, пройдены были нечеловеческими путями нечеловеческие страдания... Просто, без жалоб и слез, чаще всего, с шутками. Не верится, что так могло быть. А так было.
И так, хочется рассказать все, по порядку, но так трудно говорить спокойно, когда стоят в глазах полинявший ротный значок на фоне снежных подольских холмов, высокая луна над ледяными полями, наш маленький отважный, однорукий командир, подбородком открывающий винтовочный затвор у кладбищенской стены Канделя, голый ивняк днестровских плавней.
24-го с утра в городе началась беспорядочная стрельба. Ходили слухи, что со стороны Николаева приближаются регулярные красные войска. В корпусе не очень волновались, тем более, что соседнее с ним Сергиевское артиллерийское училище оставалось на месте.
Легли спать как всегда. Катастрофа произошла ночью. В два часа утра к полковнику Бернацкому явился курсовой офицер артиллерийского училища с предложением от инспектора училища (в будущем ген.-майора и начальника училища) Н. А. Казмина немедленно выступать в порт и грузиться под прикрытым юнкеров.
Полковник Бернацкий долго колебался: спешный ночной выход из корпуса означал потерю имущества (как оказалось потом, на утро 25-го были заказаны подводы) корпуса. Нужно было будить разоспавшихся в ледяных спальнях мальчиков и вести их, не кормленных и сонных, пять верст по морозу в кромешной тьме. Кроме того, полковник Бернацкий считался с возможностью ночного нападения (чего не случилось). Директор корпуса поблагодарил, но выступать ночью отказался.
Юнкера благополучно погрузились и ушли в Крым. Одесский корпус погиб из-за педагогически экономических соображений своего директора.
Корпус на ногах с шести часов утра. Еще темно. В городе тихо, только слышен грохот колес проходящих обозов. На плацу уже грузятся подводы. Их меньше, чем заказано и решено, что они вернутся за еще не нагруженным имуществом. В ожидании возвращения подвод, корпус остается. С обозом идут, в виде прикрытия, 2ой и 4-ый взводы с пулеметами, командует сам Самоцвет. За фельдфебеля, Скалок первый. С ними идут киевляне и половина 2-ой роты, в виде грузчиков. Ждать возвращения подвод нужно, по крайней мере, до полудня. В корпусе холодно и как-то сразу грязно и неуютно.
Грек, что у трамвайной станции, открыл свою лавочку, несмотря ни на что, там толпятся кадеты младших рот. Их слишком много, чтобы грек и его приказчики могли их обслужить и присмотреть. Начинается грабеж, который с трудом останавливает фельдфебель Тарасенко с отделением 3-го взвода. Нещадно рвут уши и раздают тумаки. Толстый грек плачет. Весь его инжир, яблоки и селедки растащены. Из города снова слышна стрельба, и поток повозок и отдельных людей усиливается. Слухи тревожные. Какой-то поручик подробно рассказывает о нападении на кадетский обоз. Другой предлагает 1-ой роте прорваться в порт. - Все равно, с маленькими не пройдете. Ухают пушки. Скоро двенадцать, но никаких сведений о колонне Самоцвета нет. Да и быть не может, так как со стороны Куликова Поля ружейная и пулеметная стрельба сливается понемногу в сплошной гул, а редкие сначала орудийные выстрелы раздаются теперь каждые полминуты.
Вдруг становится ясным, что город уже вне контроля белых, что сегодня, 25-го января, Одесса будет занята врагом. В 1-ой роте волнение. Общее мнение - прорваться в порт.
Фельдфебель Тарасенко строит полуроту на плацу. Бледный Бернацкий не приказывает, он умоляет перед строем, - не бросайте мальчиков, подождите! Тарасенко распускает строй, но кадеты не расходятся. В порт, как можно скорее! Директор убеждает, просит, доказывает. - Если город в руках красных - это самоубийство. Если наше командование восстановит порядок - мы пройдем спокойно позже.
Повозки и пешеходы проходят реже. Часто рысью, как бы уходя от преследования.
Опять слухи: кадеты погибли! Как всегда, каким-то образом начинают циркулировать фамилии убитых. Выясняется, что большинство обозов и частей идут по овидиопольской дороге к бессарабской границе. Полковник Бернацкий снова собирает 1-ую роту.
- Господа, я решил вести корпус в Овидиополь, где мы перейдем границу. Прошу вас не оставлять маленьких.
Итак решено. В порт мы не идем, а остаемся с корпусом. Через два-три дня мы будем за Днестром в Аккермане, а потом поедем к королевичу Александру. Все бросается. К несчастью, провизию отправили с первым обозом. Там же белье и обмундирование. Не помню, что мы ели в этот день. Кажется, был какой-то холодный завтрак. Роты строятся на плацу. Лазарет волнуется, но взять его нельзя. Дядьки уже растаскивают ящики.
Было уже больше трех часов пополудни, когда корпус, наконец, двинулся. Впереди, 1-ый взвод, дальше длинная колонна 4-ой и 3-ей рот в черных шинелях с белыми мешками-наволочками на спине. Воспитатели с семьями пешком. Единственная одноконная подвода и сзади наш, 3-ий взвод. Винтовки на ремне, обойма в магазинной коробке.
Из воспитателей уже кое-кто остался в корпусе. Главным образом - семейные с детьми. Остался целиком лазарет с тифозными. Мой брат, Андрей, среди них. Кризис уже прошел, но он невменяем и не держится на ногах. Шестиклассник Бируля-Беланович пытается идти за нами. Он после возвратного тифа и едва идет. Через четверть часа садится изнеможенный на каменную тумбу
- Не могу, прощайте, ребята! - Долго, до поворота, видна его неподвижная фигура, понемногу сливающаяся в черное пятно на белом фоне дороги.
Население Большого Фонтана вышло из домов. Молча смотрят на уходящих кадет. Бог знает, что они думают? Злорадствуют? Жалеют? Настроение вначале бодрое. Марш не утомительный из-за мелкого шага младших рот. Даже пошучиваем. В конце концов, до Овидиополя не так далеко, и никто не сомневается, что мы будем немедленно пропущены в Румынию и очень скоро попадем в Югославию под покровительство регента Александра. Угнетает мысль о якобы погибших товарищах, так как только в Рени через полтора месяца ничтожная часть из нас узнает о спасении полуроты Самоцвета и киевлян.
Восемь километров до немецкой колонии Ламсдорф идем часа три по объезженной и утрамбованной отходящими обозами дороге. Входим в Ламсдорф уже в темноте и голодные. Битком набиваем уступленную нам гвардейскими саперами школу. Саперы оставляют нам вшивую солому и сырые клецки. Из Одессы утешительные сведения: регулярных красных войск еще нет, и те, кто держались группами, понемногу прорываются на овидиопольскую дорогу. О полуроте Самоцвета никто ничего толком не знает.
Ужасная ночь в переполненной школе. Буквально, некуда поставить ногу среди наваленных друг на друга спящих тел. Чувствуется, как начинают ползать вши.
26-го января.
Морозное ясное утро. Не помню, кто распоряжается вывести полуроту на площадь и построить. Оказывается, всю ночь строевые начальники выпрашивали нас у директора. Полковник Бернацкий упорно отказывался. Подошел высокий, стройный полковник в темной бекеше. Ему скомандовали «на кра...ул!». Звякнули на морозе ложа трехлинеек. Поздоровался. Ответили по уставу и по-кадетски, проглатывая последний слог.
С 1917 года полковник Мамонтов не видел такого равнения штыков и не слышал такого ответа. Полковник сиял от удовольствия. Не мешкая, он перестроил колонну и повел ее из деревни степной дорогой. Как потом оказалось, полковник Мамонтов просто «умыкнул» кадетскую полуроту у директора корпуса и перехитрил других строевые начальников, имевших на нее виды. Стоило это нам лишних десяток верст по наезженным дорогам, а то и просто напрямик, через поле.
Поднялся довольно сильный встречный ветер с пургой, и мороз крепчал с каждым часом. Слава Богу, у всех были башлыки и перчатки. Мамонтов шел быстро, и 3-ий взвод еле поспевал. Есть, конечно, не было ничего, и по дороге не встретилось ни одного домика. Впрочем, младшие роты тоже ничего не ели. По крайней мере, их переход был короче и они ждали нас в следующей колонии, куда мы подошли еще засветло.
Директор стоял на площади перед школой. Недолгий разговор с Мамонтовым, и полковник Бернацкий получает обратно свою полуроту. Без всякого сомнения Мамонтов рассчитывал, что корпус будет уже дальше по овидиопольской дороге, и ему удастся сохранить строевую полуроту для себя.
Снова школа. На этот раз можно хоть разместиться и прилечь. Еще светло, и впереди целая ночь отдыха и, может быть, ужин. Немецкий староста, прислал муки и его помощники бегают по домам в поисках сала и яиц для Kadettenschule. Слава Богу, что, не дожидаясь сала, начали варить снова клецки, так как, чуть стемнело, Бернацкий поднимает своих кадет. По слухам, со стороны Одессы появились красные разъезды. Наших войск сзади нет, они все уже в Овидиополе, и никто не подумал прикрыть кадетский корпус. Выступаем с первой темнотой, прикрывая колонну сторожевыми охранениями, на которые уходят, почти целиком, наши два взвода. Нашей строевой полуротой командует подполковник Рогойский из кадра Полоцкого корпуса, 2-ая рота которого с 1915 года помещалась в актовом зале. Другие роты были разбиты по разным корпусам.
Уже со времен гетмана Полоцкая рота была влита целиком в Одесский корпус, но «полчане» продолжали считать себя «иностранцами», хотя понемногу сливались с хозяевами.
Боевой офицер Рогойский потерял на Великой войне левую руку. Он маленький, сухой и очень подвижный. Требует от нас, как от юнкеров.
Ночь морозная и лунная. Колонна двигается медленно из-за малышей. Оказывается, в Ламсдорфе они вооружились брошенными отступающими винтовками. Здесь и тяжелые берданки и французские гра и австрийские менлихеры.
Вчерашний день был для мальчиков страницей из Майн-Рида или Фенимора Купера. Сегодня же хочется есть, спать и, наверно, плакать. Берданка тяжелая вещь, и дорога понемногу усеивается брошенным оружием. Решено нарвать уши всем там, у регента Александра, за такой позор. Жуткая ночь. Тишину ее прерывает мягкий шорох шагов по утрамбованному снегу. Курить запрещено, хотя, из-за луны, степь видна на километры. Все время приходится убавлять шаг. Полковник Бернацкий сбросил последние вещи с нашей единственной подводы. Она наполнена маленькими до отказа.
Сам он идет в середине колонны, между 3-ей и 4-ой ротами. Мы, 3-ий взвод, сзади и в охранении на флангах. Там сугробы и трудно идти. Ночь длинная, бесконечная. К утру зашла луна. Привала делать нельзя, а вдруг маленькие не встанут. Солнце заходит в январе в пять. В Овидиополь мы пришли к десяти. Шли мы безостановочно семнадцать часов. Только под утро колонна расстроилась, шли вперемешку. Сзади мы подбодряли и, что поделать, подгоняли смертельно уставших детей.
27-го января.
Овидиополь - маленький заштатный городок, наполовину еврейское местечко, наполовину рыбацкая слободка. Голые подольские холмы спускаются к берегу лимана, и он виден раньше, чем приютившийся на его берегу город.
Вот он, Днестровский лиман, за которым мы снова, может быть, еще сегодня найдем приют, тепло, безопасность! Невольно прибавляем шаг. Здесь когда-то дрались солдаты генерал-майора Суворова, ходили в атаку усатые, в конусообразных киверах, изюмские гусары. Аккерман означает по-турецки - белая крепость. Лиман искрится на морозном январском солнце - все эти дни солнечные и морозные. Другой бессарабский берег покрыт дымкой, и за девять верст едва различаешь старинную турецкую крепостную башню.
Опять школа: на этот раз тесная и невероятно загаженная. Ее нам снова уступили, с руганью, гвардейские саперы. Мы уже знаем, что их командир, полковник Стессель, нам протежирует.
Опять клецки, и опять в самом небольшом количестве. Кажется, по кусочку хлеба и сала. Городок забит беженцами и войсками, и буквально все, что в нем было съестного, съедено. Достать можно еще кое-что за вещи и за «николаевские». Но мы вообще боимся отойти от школы, чтобы не пропустить выступления. Полковник Бернацкий уже выехал на тот берег к румынам, и очень возможно, что еще сегодня вечером мы перейдем лиман. Нам уже все завидуют, так как по слухам с переходом боевых частей не все еще налажено. Отношение к кадетам даже неприязненное.
В Овидиополе кое-как налаживается командование. Во главе становится генерал Васильев, а отдельными частями командуют полковники Стессель, Алексеев и, знакомый нам, Мамонтов. В сторону Одессы посланы разъезды и заставы. Район Овидиополя окончательно отрезан от Бредова, так как красные уже в Тирасполе на Днестре. Таково общее положение, но мы, самое позднее, завтра будем в спокойной и сытой Бесарабии. Вернувшийся к вечеру полковник Бернацкий это подтверждает.
Выступление завтра утром, 28-го января. Общее оживление в школе. Слава Богу, вырвались, не то что погибшая полурота полковника Самоцвета. Кое-как спим вповалку на мокром от талого снега полу.
28-го января.
Утром сдаем наши новенькие винтовки в комендатуру. Как-то жалко с ними расставаться. Принимающие еле скрывают раздражение – смотрят презрительно. - Кадеты все-таки «словчили». Как ни странно, никто не думает о шестистах мальчуганах, которые, собственно, и составляют корпус на девять десятых.
Строимся по-прежнему. 1-ый взвод впереди колонны, 3-ий сзади. Директора нет: он снова в Аккермане.
Спускаемся кривыми не мощеными улицами к лиману. Он сверкает и искрится, чуть запорошенный снегом. Далеко, далеко виден другой берег и турецкая башня. Все в легком тумане. На льду разворачиваемся во взводные колонны в шахматном порядке. Но январский лед крепок и предосторожность излишняя. Идем, как по паркету. Мы не одни. Справа и слева едут какие-то повозки, идут отдельные люди в штатском, или в военном, но без погон. Это - «иностранцы», то есть те, у кого оказался случайно какой-нибудь паспорт, доказывающий, что владелец его родился в Риге, или Царстве Польском, или просто люди с золотом или фунтами, которые заменяют им въездную визу в Румынское Королевство.
Понемногу вырисовываются дома Аккермана, спускающиеся с крутого берега к воде. Крепость, похожая на картинки из суворовских войн, черные точки - люди внизу, на льду. Должно быть, чиновники, посланные нам навстречу.
До башни осталось не больше версты. Черные человечки машут руками. Над крепостной стеной взвивается дымок, и знакомый уже визжащий звук приближающегося снаряда режет воздух. Вправо от колонны, совсем близко от 1-го взвода резкий разрыв! Столб воды и осколков льда. Крики. Паника. Лед поблизости начинает колоться от тяжести людей. Кто-то из офицеров скомандовал - Назад! Бегом! Отходим беспорядочно. Там, где разорвался снаряд, бьется в проруби лошадь, кровеня воду и лед. Сани, в которые она была запряжена, тоже наполовину в проруби. Кое-кто из первовзводников начинает разгружать сани, несмотря на грозно трескающийся лед. Кто-то плачет. Кричат. Может быть, румыны снова будут стрелять? Нет! Снаряд только предупредительный. Нужды нет, что он попал в пяти саженях от передних саней обоза и совсем близко от нашего 1-го взвода. Идем обратно. Конечно, это ошибка. Директор вернется, и все объяснит. Румыны, должно быть, при виде нашей колонны и обоза беженцев, просто решили, что это весь Овидиополский гарнизон. Шестнадцать верст ледяного паркета. Голодные, продрогшие, но еще не унывающие, мы снова в Овидиополе. На этот раз, школу нам вернули почти с боем и с личным вмешательством генерала Васильева. Уж не помню, что мы в этот день ели. Вообще, вот уже трое суток, как мы почти не едим. За все время несколько сырых клецок, кусочек сала и пустой кипяток. Начинают серьезно заедать вши. Они отвратительно заметны на черных шинелях младших рот. Полковник Бернацкий возвращается к темноте. Он заметно сдал. Похудевшее, бледное лицо его, как всегда гладко выбрито. Мы начинаем любить нашего суховатого и сдержанного директора. Это ошибка! Нас завтра примут в Аккерман. Опять ночь на каменном мокром полу.
29-ое января.
Сегодня лиман закрыт пеленой тумана, и турецкой башни не видно. Идем медленнее, чем вчера, и одни. Беженского обоза, как будто, нет. На пол дороге встречаем длинную процессию обезоруженных солдат. Кое-кто несет седла. Их много: несколько сот. Это «украинский» отряд атамана Струка, нашего «союзника». Он пытался прорваться за Тирасполь, но был прижат у Маяков к Днестру и перешел в Бесарабию. Румыны его разоружили и сегодня гонят обратно на горькую российскую землю, без оружия и без лошадей.
У нас споры: имеют ли право румыны не принимать к себе боевые части, находящияся в затруднительном положении? Вот ведь швейцарцы принимали всю армию Бурбаки в семьдесят первом году! К тому же существует на этот счет Гаагская конвенция. Встреча со струковцами несколько понизила настроение.
Вот вчерашняя лошадь. Она вмерзла в лед всей задней частью корпуса и возвышается сегодня над гладью лимана чудовищной черной статуей в роде коней Аничкова моста.
Туман густеет, и день клонится к вечеру. Вот она турецкая башня, совсем близко, как корабль, выплывающий из тумана. И улица спускающаяся прямо к воде. Деревянная пристань - баркас, вмерзшая в лед. Люди в черной незнакомой форме с зелеными петлицами - румынские таможенные чиновники - плохо одетые солдаты с австрийскими винтовками в остроконечных молдаванских шапках.
Мы совсем у пристани, и, Боже! какое чудо! Молодые барышни, чистенькие, румяные, раздают бутерброды, молоко, даже вино. Все любезны. И барышни, и офицеры, и таможные чиновники. Расспрашивают, утешают, ужасаются нашим несчастьям.
Нужно заявить об имеющихся на руках «николаевских», так как они ходят в Бесарабии наравне с румынскими леями. У нас их, конечно, нет. Таможенные формальности сводятся к минимуму. Вечереет, и вдруг сзади в тумане привидениями, как из небытия, вырисовываются густые, молчаливые колонны... Овидиопольский гарнизон. Как потом выяснилось, люди двинулись за нами самотеком. Сначала по одиночке, потом маленькими группами, наконец, нестройными густыми толпами. Растерявшийся штаб последовал за войсками. На льду лимана удалось остановить уходящих и привести толпы в порядок. Но не могло быть речи о возвращении в Овидиополь, тем более, что за войсками потянулись бесконечные беженские обозы.
Вот они стоят сзади нас потерявшие душу солдаты еще три месяца назад, казалось, победоносной армии.
Румыны их не пропустят... нас они погубят.
Но уже совсем темнеет и молчаливая масса растворяется в синеющем тумане.
Вот он Аккерман, крутые улицы ведут вверх. Приветствуют по-русски - Здравствуйте, кадеты! Добро пожаловать! Румынские пехотинцы кого-то разгоняют, кого-то бьют прикладами. Слышны крики. Нас ведут в местную женскую гимназию. Светло, тепло, радостно! Только серые колонны в сером тумане стоят перед глазами.
Располагаемся на паркетном полу в жарко натопленных классах. В первый раз за четыре дня снимаем обувь с растертых в кровь ног. Опять бутерброды с сыром и колбасой, молоко, вино, улыбки, пожелания. Боже! Как хорошо! Только что же там, на лиманском льду, может быть, их тоже впустили? И зачем солдаты разгоняли прикладами публику? Впрочем, бесполезно об этом думать. Четыре кошмарных дня позади, и мы выдержали их с честью. У нас нет даже отставших. Засыпаем свинцовым сном и паркет кажется мягче перины. Час ночи. Лампы в классах потушены, и только из освещенных коридоров проникает свет через застекленные двери. Страшный шум и голоса в коридоре. И вдруг взволнованный голос полковника Бернацкого. Он говорит громко по-французски. Начинаю, еще ошалевший от тяжелого сна, разбирать короткие, резкие фразы директора.
- Весь цивилизованный мир завтра узнает. - Несмываемый позор Румынской Королевской армии! Ни с чем несравнимое зверство!
Отвечают директору тихим голосом что-то. По коридорам гремят кованные ботинки солдат. Вот и наша дверь отворяется. Остроконечные молдавские шапки солдат
- Русски! Айда, напой!
Неужели нас гонят? Не может быть! Между тем, голос директора удаляется. Его, повидимому, уводят силой. Солдаты будят пинками еще не проснувшихся. Напой! Входит офицер с перекошенным бледным лицом. Дрожащими руками раздает сигареты. По-французски - вам нужно уходить, так приказано. - Из классов, где размещены маленькие, слышен плач. - Боже мой, Боже мой! - стонет офицер - берите, берите! - тянет портсигар, - вам нужно уходить! - Наших офицеров нет. Их, как оказалось, арестовали и уже вывели на лед.
Уходить куда? В Овидиополь? А кто в Овидиополе? Может быть большевики; ведь вчера овидиополький гарнизон стоял за нами молчаливой колонной в синем тумане. Царит какое-то безразличное оцепенение. - Айда! Напой! Вдруг разрешают остаться до утра, до света. Кто-то пожалел, может быть, дрожащий лейтенант с портсигаром.
Многие засыпают тут же. Теперь наш фельдфебель, Николай Тарасенко, отвечает за шестьсот детей. Тарасенко и «генерал» пятнадцатого выпуска Лампси. Нужно хоть не растерять малышей на льду, не дать им лечь и замерзнуть.
Чуть сереет восток, когда нас выводят на лед. Солдаты со всех сторон, чтобы никто не остался. Десятилетние первоклассники так опасны для внутреннего спокойствия Румынского королевства! Снова лед и сырой туман. Девять верст лимана в четвертый раз! ....
|
| Категория: Архив | Добавил: Eaglowl (24 Апреля 2010)
|
| Просмотров: 748
| Рейтинг: 0.0/0 |
Добавлять комментарии могут только зарегистрированные пользователи. [ Регистрация | Вход ] |
|
|
